Неточные совпадения
Я не продолжал прения — цель моя была спасти
девушку от домашних преследований; помнится, месяца через два ее
выпустили совсем на волю.
Тут он отворотился, насунул набекрень свою шапку и гордо отошел от окошка, тихо перебирая струны бандуры. Деревянная ручка у двери в это время завертелась: дверь распахнулась со скрыпом, и
девушка на поре семнадцатой весны, обвитая сумерками, робко оглядываясь и не
выпуская деревянной ручки, переступила через порог. В полуясном мраке горели приветно, будто звездочки, ясные очи; блистало красное коралловое монисто, и от орлиных очей парубка не могла укрыться даже краска, стыдливо вспыхнувшая на щеках ее.
Девушки переглянулись, встали и
выпустили ее из-за стола, а она прямо в дверь да на двор.
Как
выпустили оперу с мужчинами, с
девушками, да какими красотками, да с песнями отличными, при всей гармонии, так я и не знал, где я и что я.
А там через два-три года и коричневые стены раздвинутся перед нею и
выпустят на волю, на «место», самостоятельной маленькой
девушкой эту тоненькую и гибкую, как тростинка, белокуренькую девчурку, такую робкую и тихонькую от природы.
В начале сентября работа в мастерской кипела. Наступил книжный и учебный сезон, в громадном количестве шли партии учебников. Теперь кончали в десять часов вечера, мастерскую запирали на ключ и раньше никого не
выпускали. Но выпадали вечера, когда делать было нечего, а
девушек все-таки держали до десяти: мастера за сверхурочные часы получали по пятнадцати копеек в час, и они в это время, тайно от хозяина, работали свою частную работу — заказ писчебумажного магазина на школьные тетради.
Шли рядом татарки, всё молодые, в низких фиолетовых бархатных шапочках, сверкавших позументами и золотом. Ярче позументов сверкали прелестные глаза на овальных лицах. Как будто из мрачных задних комнат только что
выпустили этих черноглазых
девушек и женщин на вольный воздух, и они упоенно оглядывали залитый солнцем прекрасный мир.
Я мог по ней изучать, какими
выпускали из столичного института
девушек средних талантов и среднего прилежания.
— Далеконько,
девушка: он в слободской тюрьме, под тремя замками сидит… От тебя теперь зависит: коли добром сдашься — его на свободу
выпустят, или же и ты не уйдешь, да и с ним я вечером переведаюсь…
Когда он подхватил в свои могучие объятия упавшую от удара Дарью Николаевну и почувствовал, что он держит не задорного, драчливого молокососа-мальчишку, а
девушку, все существо его вдруг задрожало от охватившей его страсти, и он понес ее бесчувственную к своим саням, крепко прижимая к себе ее, перетянутый кушаком, гибко извивающийся стан. Ему надо было много силы воли, чтобы
выпустить ее из своих объятий и положить в сани.
Та, вся зардевшись, протянула ему руку. Ермак бережно взял ее, точно держал сосуд, до краев наполненный водою. Он подержал ее лишь несколько мгновений и
выпустил, случайно взглянув в лицо
девушки. Их взгляды встретились. Это было лишь одно мгновение, которое было для них красноречивее долгой беседы: в нем сказалось все обуревающее их взаимное чувство.
— Пусти, больно! — сказала
девушка, и он сжал слабее, но руки не
выпустил.
Чувствовалось то благоговейное внимание, с которым эта высокая, красивая
девушка ловила каждое слово, которое скупо, как драгоценность,
выпускал длинноволосый юноша.